Человек, одетый в шкуры, живущий в пещерах, едва научившийся обтачивать камни, высекать огонь, еще не умеющий возделывать поля, приручать животных, — мог ли он создать великолепные шедевры искусства, изображения точные, живые, совершенные по исполнению?

Теперь мы знаем хорошо — мог. Рисунки древнейших людей найдены в странах Европы, Африки, Азии, рассортированы по эпохам, изучены по стилям, рассмотрены в связи с общей историей развития человека.

А как было добыто это знание?

Писательница из ГДР Елизавета Гартенштейн возвращает в своей книге читателя на сто, восемьдесят, семьдесят лет назад. Антропология тогда лишь становилась на ноги. Дарвин отстаивал свои гениальные идеи от многочисленных противников. А первые смельчаки, посмевшие утверждать, будто древнейший человек знал искусство, были подняты на смех.

История открытия наскальной и пещерной живописи, как, впрочем, история любой науки, развивалась в борьбе передовых и реакционных идей, в борьбе, не лишенной трагических сцен. Об этом и рассказывает книга «Тысяча лет — как один день», главы из которой мы публикуем в этом номере.

Такая же, как и все?

В З0 километрах западнее испанского города Сантандера, у деревни Альтамира, есть невысокий холм. С него открывается чарующий вид . К югу видны причудливые очертания огромных Кантабрийских гор. На западе остроконечная гряда Пикос-де-Эуропа очерчивает границу между землей и небом ослепительной белизной сверкают ее вершины . К северу в безбрежной дали синеет океан.

Человек медленно поднимается на холм. Через плечо у него перекинуто ружье. Он охотник. Впереди бежит собака.

Но что это? Вдруг посреди луга собака исчезла, как сквозь землю провалилась. Охотник спешит туда и слышит откуда-то снизу тихий приглушенный скулеж. С трудом разбирает он нагроможденные в беспорядке глыбы.

Охотник внимательно осматривает расчищенную щель, пролезает в нее и убеждается, что ход отсюда ведет в глубь горы, в пещеру.

Пещера не производит на него особого впечатления. Удивляет только, что она находится на почти ровном месте — нет поблизости ни крутых склонов, ни скал. Крупным камнем охотник закрывает дыру в земле, чтобы нечаянно кто-нибудь не провалился в нее.

Встретившись с владельцем луга доном Марцелино де Сотуолой, он рассказывает мимоходом и о своем приключении.

Дон Марцелино де Сотуола очень занятый человек. Он адвокат и вот уже несколько лет защищает интересы жителей провинциального городка Сантиланы и его окрестностей. Но любимая его наука — археология. Свободные часы он проводит за чтением археологических трудов. Сотуола знает об открытых во Франции пещерах, где были найдены следы древних людей, выписывает новинки об исследованиях в области предыстории человечества. Ему тем не менее долго не приходит в голову заняться раскопками в пещере, находящейся на его собственной земле, вблизи имения Альтамиры. Лишь через семь лет он, наконец, решает посетить ее.

...Гладкая глинистая почва — как будто никто до Сотуолы не появлялся в пещере со времени ее возникновения. Это вызывает у исследователя чувство радостной тревоги. Идти нетрудно. В одной руке он держит свечу, другой ощупывает стены. Вдруг рука повисает в пустоте. Сотуола приподнимает свечу и видит, что стоит в гроте.

Археологу приходит в голову мысль, что в этом гроте могли жить первобытные люди. А что, если сохранились их следы? Сотуола приносит лопату и осторожно перекапывает весь глинистый пол грота...

И вот при свете свечи он рассматривает несколько удлиненный кремень с отточенным острием и чуть зазубренным лезвием. Его пальцы дрожат. Чьи руки притрагивались в последний раз к этому орудию? Сколько лет могло пройти с тех пор? Тысячи, десятки тысяч? Глубокая тишина кажется наполненной звуками. Давно ушедшие в вечность голоса словно гудят вокруг него..

Сотуола нашел еще несколько кремней с острыми краями — несомненно, их обрабатывала человеческая рука. На одном из таких кремней — зубья, как у пилы. На другом плоском камне насечены штрихи. По своей конфигурации они напоминают голову животного. «Может быть, это случайное совпадение? Ведь здесь жили обезьяноподобные «дикари». Им и в голову не могло прийти украшать камень», — так думал тогда исследователь.

В 1878 году Сотуола посетил Всемирную выставку в Париже. Перед отъездом во Францию тщательно упаковал адвокат из маленького испанского городка свою скромную добычу в чемодан — ему хотелось сравнить ее со знаменитыми находками, которые будут экспонироваться на выставке. Ученому было немного боязно. А что, если он ошибся, если его находки — случайные творения природы?

К большому удивлению Сотуолы, в археологических коллекциях оказалось немало предметов, на которых были выгравированы изображения животных, живших в ледниковый период. Значит, искусство все-таки существовало у древних людей?

Находки Сотуолы осмотрел знаменитый археолог того времени Пьет, с которым испанцу удалось познакомиться здесь же, на выставке. Он уверил археолога-самоучку, что это действительно орудия древнего человека. Рассказал Пьет и о том, как надо вести раскопки, как распознавать подлинность находки. Домой Сотуола вернулся, горя желанием продолжать исследования.

«Торс! Торс!»

«Возьми меня хоть раз с собой, папа! — просит пятилетняя девочка отца. — Завтра, ладно? Мне очень, очень хочется».

Мария — в пещере со свечой в руке. Сначала ступает она на цыпочках, робко, озираясь. Но проходит некоторое время, девочка смелеет и, упираясь маленькими ручонками в холодную, сырую стену, осторожно пробирается вдоль нее. Она рискует даже забраться в дальний конец помещения, туда, где отец может передвигаться только ползком. Здесь большие глыбы свисают с потолка, отбрасывая длинные причудливые тени. Вдруг Мария пугается так, что свеча падает у него из рук. «Торс, Торс! Бык!» — кричит она и бежит к отцу.

Сотуола успокаивает дочь; «Иди поиграй. Откуда здесь взяться быкам?» Но возбужденная девочка не унимается и тянет его за руку туда, где она сделала свое открытие.

Взглянув на потолок, выходит из равновесия и ученый. Тысячелетия было скрыто от человеческого глаза то, что увидели Сотуола и его дочь. Скалистые выпуклости выделяются на потолке, формами они напоминают туловища отдыхающих животных. Но что это за линии, которыми они очерчены, краски, которыми они покрыты? Черные, коричневые, красные и желтые, они светятся так, как будто их нанесли только вчера. Краски влажные — следы остаются на пальцах. Здесь нет печати времени. Здесь тысячи лет прошли, как один день.

Животные, которых Мария приняла за быков, были бизонами. Вот один щиплет траву, другой лежит, еще один падает от стрелы охотника. Высокие гривы, выразительно обрисованные головы, ноздри точно шевелятся от дыхания.

Как эти изображения очутились в древней пещере? Сотуола совершенно уверен, что за последнее время никто, кроме него, не был в ней, каждый чужой след обратил бы на себя его внимание. И потом зачем современному художнику рисовать давно вымершие животных? Но чтобы те «дикари», изготовлявшие каменные орудия, могли создать такие совершенные произведения — невероятно! Археолог стоит в оцепенении. Он мучительно раздумывает и не находит никакого объяснения. Но все больше его захватывает красота изображений. Он так взволнован, что крепко прижимает к себе голову юной первооткрывательницы. Пусть она не видит слез восторга, которые навернулись ему на глаза...

Чем дольше Сотуола рассматривал картины в пещере, тем больше он приходил к убеждению, что только охотники могли быть их творцами. Только тот, кто долго наблюдал животных, мог изобразить их в таких подробностях, в таких разнообразных позах. Археологу пришла мысль, что над рисунками работало, верно, много поколений. Часть живописи со временем подновлялась. Встречались изображения сложные и попроще — очевидно, они относились к более древним временам. Итак, охотники, одетые в звериные шкуры, были создателями чудесных картин. А каковы были они сами? Насколько развито было их мышление?

Раздумывая об этом, сидел Сотуола на полу пещеры. Мерцали маленькие огоньки расставленных вокруг свечей. Глаза животных смотрели на него с потолка грота то сонно, то опасливо, то угрожающе.

Неожиданно археолог вспомнил о плоском камне со штрихами, который нашел в пещере раньше. Такие же видел он и в Париже. Ученые рассматривали такие украшения на орудиях труда как некую детскую забаву. А между тем среди них ведь было немало вещей тонкой работы. Разве они не свидетельствуют о большом мастерстве?

Все против Cотуолы

Зал города Сантандера был набит битком. Наступила напряженная тишина, когда перед зрителями предстали зарисовки пещерных изображений. Докладчиков — Сотуолу и его нового сторонника профессора Виланову из Мадридского университета — слушатели приняли так, как обычно принимают знаменитых артистов...

На следующий день городские газеты раскупались нарасхват. Первые полосы их были заполнены докладами о находках. Жители Сантандера немало гордились тем, что в их отдаленной провинции произошло столь важное событие. Вскоре весть о пещерной живописи дошла и до Мадрида.

Пещера Альтамира стала известной по всей Испании. В Сантилане появилась масса паломников. Даже испанский король с семьей и двором изволил посетить пещеру.

Сотуола радовался, как ребенок, но, увы, преждевременно. Итог своих исследований археолог изложил в книге, которую представил Международному конгрессу по антропологии и доисторической археологии, происходившему в 1880 году в Лиссабоне. Туда съехались виднейшие ученые. На повестке дня наряду с другими вопросами стояла и дискуссия об изображениях в Альтамире. В залах заседания были развешаны их уменьшенные копии. Докладывал, как это и было предусмотрено, профессор Виланова. Он подробно изложил доказательства того, что открытая Сотуолой живопись относится к глубокой древности.

Ученый достаточно часто принимал участие в обсуждениях такого рода и знал, что каждое новое открытие вызывает сомнения, возражения. Но все же атмосфера в зале ему не нравилась. Что-то враждебное виделось в глазах слушателей.

Другое дело — Сотуола. Он был так полон решимости внести свой вклад в науку, что ничего не замечал.

Поднялся на трибуну председатель собрания. Он говорил медленно и монотонно, что придавало его речи оттенок высокомерия и безразличия.

«Я думаю, господа, что выражу наше общее мнение, если констатирую, что предыдущий оратор предъявил нашему доверию слишком высокие требования. Все мы знаем большое количество египетских м вавилонских художественных произведений. Египет — это родина художественного искусства. До этого не было другого. То, что профессор Виланова утверждает, противоречит всему, что известно о развитии человечества. Я полагаю, мы собрались не для того, чтобы тратить дорогое время на недостаточно проверенные, шаткие доводы. По-моему, мы можем обойтись без дискуссий по этому вопросу. Или, может быть, кто-нибудь просит слова?»

Он оглянулся и с удовлетворением убедился, что ни одна рука не поднялась. Никто не выступил в защиту открытия, никто не принял предложения посетить место находки.

Нам, людям XX века, способ, каким участники конгресса отклонили замечательное открытие, представляется недопустимо легкомысленным и недостойным серьезных ученых.

Но дело было не в легкомыслии.

Материалистические взгляды на историю развития человечества в то время еще только пробивали себе дорогу. Всего девять лет прошло с тех пор, как появилось произведение Дарвина «Происхождение человека». Бушевала ожесточенная борьба мнений. Ученые, утверждавшие, что человек произошел от обезьяноподобного предка, подвергались нападкам. Последователи консервативного направления не хотели отказываться от своей веры в текст библии. А тут от них требовали признать, что «дикари», «полуобезьяны», ничего общего не имеющие с Адамом и Евой, создали шедевры живописи.

Но не только реакционеры — и передовые исследователи не могли сразу по достоинству оценить открытие Сотуолы. Сегодня мы знаем, что изображения в пещерах на севере Испании возникли примерно между пятисотым и сотым столетием до н. э., в период позднего палеолита. Знаем, что до этого периода со времени своего появления человек прошел уже длинный путь. Однако для ученых Лиссабонского конгресса этот путь был еще неведом. По их мнению, в палеолите жили люди-полуживотные.

...Во время перерывов участники конгресса в одиночку или группами с любопытством останавливались перед зарисовками пещерных изображений. Сотуола бросался от группы к группе, пытаясь высказать свои доводы: пещера была наглухо закрыта до тех пор, пока охотник не обнаружил ее, кроме него и его дочери, никто не ступал в нее, пока он не ввел туда профессора Виланову. Наконец, чтобы создать обнаруженные рисунки, должны были потребоваться долгие годы. Его слушали, вежливо и снисходительно улыбались и говорили примерно так: «Но, многоуважаемый, никто ведь не считает, что вы хотите нас обмануть».

Но дискуссия, официально отмененная, все же разгорелась в коридорах. Все страсти, что накопились во время яростной борьбы вокруг нового учения о происхождении человека, нашли свое отражение в этой дискуссии. Сотуола этого не знал...

Разочарованный, опечаленный, вернулся он с Лиссабонского конгресса.

А вскоре и испанская пресса, которая раньше на все лады воспевала открытие Сотуолы, разразилась бранными статьями. «Фальсификатор из Альтамиры» — гласили заголовки.

Казалось бы естественным, если бы Сотуола, огорченный, отказался от дальнейших попыток рассказать ученым о том, о чем они не хотели знать. Однако археолог продолжает борьбу.

Казалось, он черпал новые силы, глядя на замечательные произведения искусства, открытые им. Его как бы вдохновляло мужество их творцов, смелых охотников, которые со своим примитивным оружием выстояли в борьбе за существование.

Уже через два года на французском антропологическом конгрессе и вскоре после этого на интернациональном конгрессе в Берлине он вместе с Вилановой заявляет протест против непризнания открытых изображений, требуя нового рассмотрения.

И опять ледяное молчание было ответом. И Виланова, боясь за свою университетскую кафедру, отказался от всех своих прежних заявлений. Сотуола остался один. Никто больше не приезжал в Сантилану, чтобы осмотреть Альтамиру. Но исследователя тянуло в пещеру, где он мысленно вел беседы с древним художником.

Удивительно, как часто Сотуола ни рассматривал изображения в главном помещении пещеры, каждый раз его охватывали трепет и благоговение! А с каким чувством должны были смотреть на них люди ледникового периода! И что означают эти странные знаки, штрихи? Почему именно эта темная пещера так нарядно украшена, а другие гроты поблизости почти лишены рисунков?

Ответить на эти вопросы, вставшие перед первооткрывателем, Сотуола сам, конечно, не мог. Может быть, другие, которые, возможно, после него будут здесь заниматься исследованием, окажутся более счастливыми. Ведь когда-нибудь ученые мира должны признать замечательное искусство древних.

В это он не переставал верить до своей смерти. Человеку, который продолжит его дело, Сотуола завещал орудие своего труда, свою археологическую лопатку в знак благодарности и в знак ответственности того — будущего преемника — перед историей.

Е. Гартенштейн
Перевод с немецкого Ю. Богуславского и И. Богуславского